Опасные связи [Роковое наследство] - Кейси Майклз

Если бы Кэт так не страдала, она дала бы ему пощечину.

Где-то позади старательно прокашлялся Гарт, пытаясь обратить на себя внимание:

— Люсьен, ради Бога, дай же бедной девушке возможность объясниться. Все может быть не так уж плохо, как ты воображаешь. Я знал графа, ее отца. И, насколько я помню, он никогда не пользовался репутацией рубахи-парня.

У Кэт вдруг возникло странное назойливое жужжание в ушах, как будто у нее в волосах поселился целый рой пчел.

— Вы знали его? Мистер Стаффорд… Гарт… вы хотите сказать, что мой отец мертв?

Гарт торопливо отвернулся, однако она успела прочесть ответ в его глазах. Ее отец умер. Странно. Она никак не ожидала этого, даже не смела надеяться.

Впрочем, она никогда и не стала бы на такое надеяться. И теперь, наверное, она должна что-то почувствовать? Горе? Облегчение? Что-нибудь?

Но Кэт ничего не чувствовала, совершенно ничего. Только оцепенение.

Пчелы у нее в ушах гудели все громче, все настойчивее, в то время как поле ее зрения почему-то сузилось настолько, что она смогла различить лишь маячившее перед нею лица Люсьена. Внезапно испугавшись чего-то, она рванулась к нему, но тут же почувствовала, что падает.

Последнее, что услышала Кэт, был голос Люсьена, звавший ее по имени.

ГЛАВА 19

…И понял он, что ничего не знал.

Когда Люсьен донес Кэт до ее спальни, она уже почти пришла в себя, однако не заговорила с ним, не посмела даже взглянуть на него. И только появление Мойны в сопровождении рыдающей Мэри, их рассуждения по поводу обострения мозговой лихорадки заставили Кэт разразиться протестами, хотя это и не спасло ее от изрядной дозы лауданума.

Граф де ла Крукс — донельзя воспитанный и деликатный, и напрочь позабытый хозяевами — был вынужден вернуться домой и там вкушать свой ланч, тогда как Люсьен, выйдя из спальни Кэт, прямиком отправился с Гартом в гостиную, где, заперев двери, пригрозил другу неминуемой суровой расправой, если тот сию же минуту не выложит все, что ему известно про леди Кэтрин д'Арнанкорт.

После смерти матери Кэт жила в полной изоляции в доме отца, который около пяти лет ни разу не покидал границ поместья, предпочитая в одиночестве оплакивать кончину супруги, но волей-неволей время от времени принимая у себя рвавшихся утешать его дам, которые нескончаемой чередой тянулись к нему из Лондона. Насколько это было известно Гарту, единственным товарищем Кэт был ее младший кузен, Роджер, живший по соседству, да, возможно, гувернантка, хотя эту женщину, скорее всего, удалили из поместья после того, как Кэт исполнилось пятнадцать лет.

Слушая это, Люсьен не проронил ни слова. Его не покидала мысль, что вряд ли можно представить себе менее приспособленную к жизни особу, чем та девушка, которую описывал ему Гарт: выращенная взаперти, не умеющая позаботиться о себе. Считая, что для него важнее всего выяснить имя человека, лишившего Кэт девственности, Люсьен продолжал внимательно слушать, надеясь получить хотя бы какой-то намек.

Он заставил себя набраться терпения и не перебивать Гарта, пока тот излагал ему подробности кончины старого графа.

После этого Люсьен около часа провел у Эдмунда, стараясь вести себя как можно беззаботнее и попытавшись не возбудить в больном беспокойства из-за отсутствия Кэт. И вот наконец Люсьен счел возможным наведаться в спальню к Кэт, решив возле нее дождаться момента, пока она придет в себя.

Пребывая в полном расстройстве, следующие несколько часов Люсьен занимался тем, что раз за разом обдумывал все, что было ему известно про Кэт. Наконец к тому часу, когда солнце успело скрыться за верхушками деревьев, а вошедший на цыпочках Хоукинс принес зажженные свечи, Люсьен, не отрывая взгляда от неподвижно лежавшей девушки, пугавшей его неестественной бледностью, пришел к окончательному выводу, что он круглый дурак. Чертовски тупой, надменный дурак! Интересно, не чувствовал ли нечто подобное и Эдмунд, когда сидел у постели своей умиравшей жены?

С какой такой стати Люсьен решил, что именно ему довелось испытать самые ужасные унижения в жизни? Нет, судя по всему, его пресловутые горести не могли идти ни в какое сравнение с тем, что обрушилось на Кэт. Да и к тому же он все-таки был мужчиной — ему самой судьбой предписано быть сильным. А Кэт была почти ребенком, когда вынуждена была бежать из Ветел — без друзей, без денег, — и хотя Гарт был не в курсе таких интимных подробностей, наверняка уже будучи беременной.

Как она выстояла один на один с навалившимся на нее ужасом? Выносив и потеряв свое дитя? Откуда она черпала силы, чтобы не скатиться в пропасть безумия и, что самое важное, не потерять уважения к себе? Подумать только, что если бы она не повстречалась с Эдмундом и с Нодди, она могла бы погибнуть или же была бы вынуждена зарабатывать себе пропитание тем способом, который с незапамятных времен оставался единственно доступным попавшим в ее положение женщинам.

Он снова вспомнил, как повел себя сегодня в лабиринте, и снова едва не пришиб себя за это. Люсьен взял Кэт за руку и пожал ее безвольные пальцы, надеясь, что она очнется. Он должен был поговорить с ней, вымолить у нее прощение. Его память жгло то выражение ужаса, которое проступило у нее на лице, когда Гарт так самовольно объявил о своем открытии. Кэт страшно испугалась, что теперь ее разыщут, сошлют обратно к ее отцу, к свидетелям ее позора. Неужели она хоть на секунду поверила, что Люсьен способен так низко предать ее? Да, конечно, она в это поверила, и от этого ему было еще больнее. Очень, очень больно.

Он никогда бы не счел Кэт падшей женщиной, нет, скорее всего, она просто по-глупому влюбилась. Но ведь она сказала ему, что не питала привязанности к отцу своего ребенка. И теперь, когда Люсьен знал, кто она такая, у него возникло еще больше вопросов. Даже если она забеременела, то почему покинула отцовский дом?

Он прижал к губам ее холодные пальцы. Его начинал беспокоить такой затянувшийся сон. Люсьен сам поддержал решение Мойны дать ей успокоительное, отчасти потому, что ему самому требовалось время подумать и поговорить с Гартом. Но теперь ему требовалось, чтобы Кэт очнулась, ему требовалось теперь поговорить с ней, получить прощение за те грубые слова в лабиринте. Требовались ответы на вопросы.

Зашелестели простыни, Кэт пошевелилась в постели:

— Ох, моя голова! Мне кажется, что ее набили ватой. Люсьен? Отпустите меня!

Не желая выпускать ее руку, он наклонился к ней и зашептал:

— Кэтрин, лежите спокойно. С вами все в порядке.

Она пролежала неподвижно несколько минут, собираясь с мыслями, после чего вырвала у него руку, попытавшись сесть. Запустив пальцы в свои длинные волосы, которые рассыпались свободно, пока он нес ее из лабиринта, она сердито ответила заплетающимся языком: